Два яйца и утренний чай: распорядок дня знаменитых авторов — от Льва Толстого до Вирджинии Вулф

15.11.2024

Бальзак отличался невероятной работоспособностью и хвастался, что может писать роман 25 часов подряд. Себя он называл отшельником-трудягой. Работал он чаще всего глубокой ночью, «выпрашивая слова у тишины». Вот так выглядел его обычный распорядок дня: «Я ложусь спать в шесть или в семь вечера вместе с курами. Меня будят в час ночи, и я работаю до восьми утра. В восемь я засыпаю часа на полтора. Затем лёгкий завтрак, чашка кофе. После я запрягаю фиакр и прогуливаюсь до четырёх часов. Затем принимаю гостей, лежу в ванной или отправляюсь в гости сам. После ужина — спать», — писал Бальзак в письме своей подруге, писательнице Зюльме Карро.

Сегодня методом Бальзака пользуется один из самых читаемых и изучаемых французских писателей Паскаль Киньяр, автор романов «Все утра мира» и «Терраса в Риме». Киньяр обычно начинает писать затемно, лёжа в кровати. На его ночном столике — распечатки текстов, которые были написаны накануне. В полной тишине, пока не начали петь птицы, Киньяр работает несколько часов: вооружившись красной ручкой, он вносит правки и переписывает целые фрагменты, прежде чем приступить к продолжению. Иногда Киньяру случается переделывать один текст по тридцать раз! И этим он напоминает другого классика французской литературы, Густава Флобера, который тоже мог в поисках совершенства изменять одну фразу до бесконечности. Можно было бы подумать, что Киньяр оставит потомкам обширнейшие архивы. На самом деле нет. Писатель взял в привычку сжигать рукописи в тот же день, когда изданная книга появляется на прилавках магазинов.

А вот Эрнест Хемингуэй предпочитал приниматься за работу в шесть утра и писать до полудня. В 1958 году в интервью журналу The Paris Review он рассказывал, что обычно останавливается на полуслове, пока ещё живо вдохновение и он точно знает, как действие будет развиваться дальше. «Когда вы останавливаетесь, вы пусты и в то же время наполнены, как будто вы только что занимались любовью с кем-то, кого вы любите. Ничто не может причинить вам зла, ничего не может с вами случиться и ничто не имеет смысла до завтрашнего дня, когда вы снова сможете вернуться к работе. Самое сложное — дождаться завтрашнего дня». Обычно за рабочий день Хемингуэй исписывал семь карандашей. А его любимым местом работы был отель Ambos Mundos в Гаване. Хотя писатель признавался, что может плодотворно работать в самых разных местах, «лишь бы не мешали телефонные звонки и посетители».

Лев Толстой был одним из немногих писателей, кто мог работать в собственном кабинете и кого никто не смел беспокоить без крайней необходимости. По воспоминаниям его сына Сергея, Толстой вставал после девяти. «Неодетый и неумытый, со скомканной бородой», он шёл умываться и одеваться, «нехотя и торопливо» здороваясь с детьми. На завтрак Толстой съедал два яйца всмятку и больше ничего не ел до обеда, который подавали в 17 часов. «Утром за кофе отец был малоразговорчив и скоро уходил в свой кабинет, взяв с собой стакан чаю. С этого момента мы его почти не видели до обеда», — вспоминал сын писателя. Дочь Татьяна уточняла, что в кабинет отца дозволялось входить только его супруге. Перед обедом Толстой обыкновенно отправлялся на прогулку, а вечером читал, занимался с детьми и принимал гостей. «Надо непременно каждый день писать не столько для успеха работы, сколько для того, чтобы не выходить из колеи», — утверждал Лев Николаевич.

Под этими словами могла бы подписаться Джейн Остин. Она тоже старалась писать ежедневно, но собственного кабинета у неё не было. Джейн писала в гостиной за маленьким столиком из орехового дерева. Чаще всего писать приходилось на небольших листах бумаги, которые при необходимости можно было спрятать в коробку для писем. Джейн экономила бумагу, и её рукописи буквально испещрены текстом. Обычно Джейн садилась за работу к 11 часам: по утрам она музицировала, затем помогала приготовить завтрак, заваривала чай. Поработав несколько часов, она отправлялась на прогулку и возвращалась к обеду, который подавали к трём. Джейн повезло: её литературный талант в семье всячески поддерживали, и нередко по вечерам писательница читала близким то, над чем успела потрудиться утром.

Вирджиния Вулф утверждала, что женщине, которая собирается писать романы, нужны две вещи: деньги и своя комната. Самой Вирджинии повезло: у неё была не просто комната, а собственный маленький домик, где она могла полностью отдаваться любимому занятию. Эта «писательская хижина» была обустроена в одной из хозяйственных построек Монкс Хауса, небольшого поместья, где Виржиния жила вместе с мужем. Дом был длинным и низким, со множеством дверей. Когда супруги приобрели его, там даже не было электричества. Вначале Вирджиния хотела оборудовать кабинет в одной из комнат, попасть в которую можно было только с улицы. Но в итоге она стала её спальней. А «писательский павильон» был сооружён у кладбищенской стены под каштановым деревом. Вирджиния удалялась туда каждое утро после завтрака, ванны и продолжительной прогулки. Писательница работала с 09:00 до 13:00, часто можно было увидеть, как она прогуливается по саду и читает вслух тексты. В хижине Вирджинии всегда царил беспорядок. Деревянный стол был завален бумагами, спичками, скрепками и бутылочками от чернил. «Мне нужно не менее пяти минут, чтобы отыскать перо», — признавалась она. Поэтому часто Вирджиния пересаживалась в низенькое кресло и писала прямо на коленях в большой тетради, обёрнутой в цветную бумагу.

Почитательница Вирджинии Вулф, французская писательница русского происхождения Натали Саррот не располагала отдельной комнатой и писала свои эссе и романы — самые знаменитые из них «Золотые плоды», «Планетарий» и «Детство» — в кафе «Ле Марсо», расположенном в двух шагах от её парижской квартиры. Саррот начала наведываться в это заведение в 1940-е годы: в то время зимой в Париже можно было согреться только в кафе. С тех пор каждый день, семь дней в неделю она приходила в «Ле Марсо», усаживалась за один и тот же столик и просила чашку кофе и чайник кипятка. У неё с собой была тетрадка и две ручки на случай, если одна откажет. Кафе держали ливанцы, многие посетители говорили по-арабски. Звучание иностранного языка парадоксальным образом помогало Саррот сосредоточиться на работе. В этом шуме она спокойно могла проговаривать вслух то, что только что написала.